Дети белой богини - Страница 59

- Как... тогда?

- Как тогда. Погоди, я тебе помогу.

И Герман уложил его на диван. Потом принес подушку, теплый плед. Сон еще не пришел, было странное ощущение присутствия в этом мире и при этом сознание полного отсутствия. Как в первый месяц после ранения. Вид сверху, с высоты, откуда все, как на ладони. Видел, что Герман плеснул в стакан желтоватой жидкости, выпил махом. И тут только понял, в каком состоянии Горанин. Нервничает. Все это было игрой: спокойный, уверенный тон, жалобы на несчастную жизнь. Ах, какой актер! А на душе кошки скребут. Перед ним непростой выбор, и решение тоже надо принять непростое.

Герман начал убирать со стола остатки еды и грязную посуду. Движения его были мелкими, суетливыми, несвойственными такому крупному мужчине.

- Саша, ты спишь? - отчетливо произнес он, обернувшись.

Завьялов хотел ответить, но язык не слушался. Глаза начали слипаться. Горанин подождал, потом негромко сказал:

- Ну вот и хорошо. Так и должно быть. «Неужто снотворное?» - мелькнула мысль. В кармане куртки лежат лекарства, там и пузырек со снотворным. Герман не случайно закрывал дверь в столовую: глуховатый Зява не мог не услышать, как у него шарят по карманам, как скрипит дверца шкафа.

«Ненавижу!» - бухнуло в голове колоколом. И загудело, загудело... «Ненавижу!» Кого? Германа? Косого? Ведь подумать только, тот прячется в соседнем доме! И он убил Машу! «Ненавижу».

Последнее видение было странным. Перед глазами качнулся серебристый брелок. Обнаженная девушка тйжрывала руками огромные груди. Показалось, что между растопыренными пальцами проступила белая капля. Он подумал, что ненавидит и ее тоже. Девушку, женщину... И провалился в забытье.

...Очнулся перед плакатом. Как тогда. Только девица была брюнеткой. Все повторялось. И его ощущения тоже. Ручки, карандаши - все было там же, в пластмассовом стаканчике.

И вновь желание, которого страшился. Но надо было куда-то выплеснуть захлестнувшую его ненависть. Перевернув плакат, он принялся рисовать. Торопливо, небрежно. «Ребенок нарисовал бы лучше», - сказала тогда Маша. Но у него другие цели. Не важно, хорошо ли, главное чтоб было.

Он рисовал сауну, а точнее, предбанник, где в самом углу, перед столом, покрытым янтарным лаком, прижался топчан. Низкое ложе с набросанными на него подушками и ватным одеялом. Там лежал человек. Человек этот был мертв. Александр уже знал, кто это. Убийца Маши, уголовник по кличке Косой. Он был задушен полотенцем. Банным полотенцем, по краю которого написано огромными желтыми буквами: «ПЕТЯ». На столе - бутылки из-под пива и водки, пустая пачка из-под сигарет. Завьялов старательно выписывал детали. Когда закончил, перевернул плакат. Брюнетка все так же улыбалась. Неожиданно он с остервенением начал зачерчивать красной ручкой ее лицо. Еще, еще, еще, пока не образовалось сплошное красное пятно, а рука не онемела.

Успокоенный, оставил все это на столе и повалился на диван. Ему стало легче. А в доме напротив по-прежнему было тихо и темно...

День седьмой

Проснувшись, он не сразу сообразил, где находится. Большая комната, не загроможденная мебелью, светлые обои, с потолка свисает огромная люстра из бронзы и.хрусталя, слева - обитое велюром мягкое кресло... Сердце болезненно сжалось. Все повторяется. Вновь эта комната и это ужасное чувство, будто случилось непоправимое. Тогда он узнал о гибели Маши. И вот опять. Жестокие фантазии, вспышка болезненной ненависти, рисунок... Рисунок?

Завьялов вскочил. Рисунка на столе не было, стаканчик с карандашами и ручками стоял на полке за стеклянной дверцей. А на стене висел плакат. Что за черт? Глазам своим не поверил! Брюнетка ослепительно улыбалась, словно бы и не было кошмара прошедшей ночи. На ее лице никакого красного пятна. Даже намека. Неужели приснилось? Глянул на часы: половина десятого. За окном хмурое зимнее утро, сеет мелкий снег, деревья сгибаются под напором ледяного ветра.

Прислушался: тишина живая. Вибрация исходит со стороны кухни. И запах. Яичница на сале. Он подошел к стене, приоткрыл окошко, за которым был кухонный стол. Заглянув туда, увидел стоящего у плиты Германа.

— Завтракать, Зява, — обернувшись на звук отодвигающейся створки, сказал тот. И ковырнув ножом в сковороде: - Подгорела, зараза. Но - как могу. Давай, двигай сюда. У нас самообслуживание.

Словно ничего не случилось. А что могло случиться? События вчерашнего вечера, как в тумане. Было, не было - не разобрать.

Когда он появился на кухне, Герман миролюбиво спросил:

- Как чувствуешь себя?

- Голова болит.

- Ты вчера перебрал. Бывает.

- Нет. Это другое. Странное что-то. Будто проспал всю ночь напролет, а не выспался. Как из мясорубки вылез, в виде фарша. Все отдельно: руки, ноги, голова. Никак себя не слеплю. И сон мне приснился странный.

- И что же ты делал во сне? - с усмешкой спросил Герман, расставляя на столе тарелки, а в центре водружая сковороду с подгоревшей яичницей.

- Рисовал.

- Рисова-ал! Очередной заскок? Что на этот раз?

- Косой убит, - нехотя сказал Завьялов, ковырнув вилкой в тарелке.

- Кем убит? - Герман с аппетитом набросился на яичницу.

- А я откуда знаю? Он в сауне. Задушен. Банным полотенцем, на котором написано «ПЕТЯ». Желтыми буквами.

- Банным полотенцем... Петя... Ну, не могу! -Горанин захохотал.

- Надо пойти туда, проверить.

- Зява, брось. Сходи лучше к врачу. У тебя самые настоящие глюки.

- А у тебя что? Материализация моих безумных идей?