Дети белой богини - Страница 71

К оглавлению

71

- Главное, добраться до Москвы. А там я об­ращусь к дяде. Он любит меня, он поможет.

Большое безумие. Он еще не решил, что де­лать. Но до воскресенья есть время. Сегодня толь­ко вторник. Или нет, уже среда.

Она передумает. Не может не передумать. А если нет?

- Значит, до воскресенья мы не увидимся? -уточнил он.

- Скорее всего, нет. Если что, я позвоню. Все хорошо. Ведь все будет хорошо?

- Обязательно.

- Я целую тебя. Ты слышишь?

- Чувствую. Как целуешь.

- Мама стучит в дверь. Все, пока.

-До...

Гудки. Итак, воскресенье. Все складывается. Машу убили в ночь с субботы на воскресенье. С двух до четырех. На первом этаже больницы. В коттедже у мэра три этажа. Значит, есть и второй, и... первый! Какие же отвратительные мысли ле­зут в голову!

Надо создать все условия. Напроситься в гос­ти к Герману, притвориться, что слишком много выпил, и устроиться на диване в гостиной. А но­чью сделать рисунок. Вот тогда Герман попадет­ся. И мотив есть: измена Вероники. Горанин под­сознательно должен хотеть, чтобы ее не стало. Непременно попадется.

Ах, Аглая Серафимовна! Тот зять был плох, пока не появился этот! Вы, умная женщина, из двух зол всегда выбираете меньшее. Герман ка­зался злом, пока не появилась еще более ужаса­ющая перспектива. И вот вы уже кричите доче­ри: «Уж лучше бы ты вышла замуж за Горани-на! По крайней мере, он скоро станет мэром!» А никем он не станет. Вы были правы. Горанин - зло. Опухоль на теле города. Ее надо удалить. Срочно.

День четвертый

Утром, перед тем как поехать на работу, он зашел в Сбербанк и предупредил, что хочет зак­рыть счет. Сумма по меркам N накопилась доволь­но приличная, в пересчете на доллары чуть боль­ше тысячи. И банк должен был деньги эти со­брать.

- Когда хотите получить? - пристально гля­нула на него женщина с неприятной, но запоми­нающейся внешностью: у нее не было рта, какая-то черточка, обозначенная яркой помадой морков­ного цвета.

- Чем скорее, тем лучше.

- Сегодня вечером устроит? - спросила без­губая.

-Да.

- Приходите после шести. Я оставлю для вас деньги.

По городу наверняка пойдет гулять слух, но Аглая Серафимовна с народом не общается, а сплетни презирает. И не свяжет она полученную Александром Завьяловым тысячу долларов с предстоящим побегом дочери. В ее понимании это безумие, а Вероника на безумие не способна. Раз­ве что на истерику.

Относительно чувств, овладевших Верони­кой, никаких иллюзий он лично не питал. Это бунт. Причем, детский. Когда дети хотят ото­рваться наконец от родителей, первая мысль, ко­торая приходит им в голову, - о побеге. Убежать, напугать. Отстоять таким образом свое право на самостоятельность. Почему он помогает ей? Ве­ронике бунт в одиночку не под силу. Вот если с кем-то... Девушке надо понять, что ее мать не так уж не права. Надо дать возможность оши­биться. Пусть убегает. Возможно, что еще в по­езде разрыдается и попросится домой, к маме. Она хорошая девушка. В этом вся беда. Слиш­ком хорошая...

В городе N слухи разносились быстро. Вече­ром в среду он снял деньги со счета, а утром в четверг на Центральном рынке встретился с Гер­маном. И сразу же заподозрил, что встреча эта не случайная.

Четверг был в городе третьим днем большого рынка. Согласно традициям, сельские забивали скотину к четвергу, а в субботу и в воскресенье распродавали остатки. Так уж повелось испокон веков. С четверга люди начинали готовиться к предстоящим выходным. А эти выходные празд­ничные: приближались выборы. Потому на рын­ке была толчея. Люди не скупились, зарплату на этот раз выдали вовремя. Да и Новый Год на носу, надеялись на премию. Приближалась горячая пора, череда разгульных праздников. Их торопи­ли, как никогда, год для торговли выдался неудач­ный, засушливый. Тоненький ручеек денег, тек- , ший из карманов покупателей в карманы продав­цов, совсем пересох, и все хотели декабрем про­кормить весь следующий год, который тоже обе­щал быть нелегким.

Ожидание праздника будоражит больше, чем сам праздник. Потом все утонет в вине, раство­рится в горьком тумане похмелья, и в конце на­ступит неизбежное разочарование. Но сегодня город еще витал в облаках самых радужных на-"дежд, он словно помолодел и расправил плечи. .Люди хотели праздника и одного этого было дос­таточно, чтобы преобразить дряхлеющий N. Лицо города словно бы посветлело. Выпавший снег был чист и хрустел, словно накрахмаленный.

Он заехал на рынок в надежде встретить Гер­мана и не ошибся: тот сам искал встречи, но хо­тел обставить все как случайность. В половине девятого утра здесь все уже бурлило. Но высо­кую, мощную фигуру Горанина видно было издалека, любимец N привлекал к себе всеобщее внимание.

-Глянь-ка! Горанин! -переглянулись продав­щицы сдобы у лотков, где Александр задержал­ся, чтобы купить пирожок.

- Хорош! Хоть картину с него пиши! Глянь, куртка какая! Дорогая небось! И откуда у людей деньги?

- И... Сказанула! Народ бедный, значит, власть богатая!

- А говорят, наш Герман в мэры метит!

- А, пускай! Хуже-то не будет.

- Да уж куда хуже...

Горанин его заметил, приветственно махнул рукой и пошел навстречу, прокладывая себе до­рогу в толпе людей, словно ледокол, которому нипочем любая стихия. Непотопляем.

- Завьялов! Здорово!

- Отойдем? - тут же спросил .тот.

- Отойдем... На выборы пойдешь в воскресе­нье? - спросил Герман, когда они вынырнули из толпы.

- Не знаю. Может, пойду.

- Неважно выглядишь. Бледен что-то. Ну, сиди дома, болей. А я вот собираюсь. Пока только в качестве избирателя.

71