- И тогда испугались. Так?
- В общем-то... - Михаил Сергеевич вздохнул. - Кто знает, что они подумают? За порядок и за больных отвечаю я.
- «Они» - это милиция?
- Ну да. А потом я увидел ломик, и немного отлегло. Значит, не свои. То есть не больные. Ломик у нас был. У Федора, в сторожевой. Но в больницу его не приносили. Зачем? И я почему-то подумал на Федора. Кинулся звонить в милицию, а потом и Горанину сказал.
- Что сказали? - хрипло спросил Завьялов. - Проверьте, мол, Федора. А он попросил молчать.
- Молчать о чем?
- Ну, обо всем. В интересах следствия.
- А дальше что было?
- Приехала милиция, - пожал плечами врач.
- Долго Горанин оставался один в кабинете?
- Ну... Минут двадцать. Может быть. Там пахло кровью. У крови запах очень резкий, отвратительный. Когда ее много. Он первым делом проветрил помещение. Еще при мне открыл окно. Сказал, что мутит его.
- Открыл окно?!
- А что в этом странного?
- Да как же! - возмущенно воскликнул Завьялов.
Это было в нарушение всех инструкций. Первое правило: ничего не трогать. Кому как ни Герману, этого не знать! И еще один момент: в протоколе осмотра места происшествия не было ни слова об орудии убийства. Вернее, сказано: не найдено. Как и обещал, протокол Горанин показал. Он прекрасно помнит: о ломике в нем - ни слова. Как же так?
- Вы ничего не путаете? — спросил он врача.
- Почему я должен путать? - Михаил Сергеевич не скрывал раздражения. - Следователь Горанин попросил прийти на следующий день к нему в прокуратуру, но меня послали на семинар. Коллега, который готовил доклад, внезапно заболел гриппом, мне пришлось готовиться в срочном порядке и...
- Значит, в прокуратуру вы так и не попали?
- Нет. Я...
Дверь в кабинет открылась, вошла улыбающаяся Елена Ивановна, пропела:
- Михаил Сергеевич, вас к телефону.
Завьялов удивленно посмотрел на телефонный аппарат: звонка не было.
Не менее удивленно глянул на Елену Ивановну врач.
- К внутреннему телефону, - уточнила старшая сестра.
Видимо, уловив какие-то знаки, врач поднялся из-за стола.
Завьялов остался один. Внутренний телефон? А может быть, параллельный? Не выдержав, он снял трубку. И услышал голос Германа. Слов разобрать не мог, Горанин говорил тихо. Но голос узнал. Характерные интонации, еле ощутимую вибрацию, вибрацию силы, непоколебимой уверенности в себе. Поняв, что сути разговора не уловить, он аккуратно положил трубку на рычаг.
Вскоре в кабинете появился перепуганный Михаил Сергеевич. За ним шла старшая. Вид у нее был угрожающий.
- Видите ли, я... не совсем здоров, - промямлил врач. - Я наговорил вам лишнего. Точнее, совсем не то хотел сказать. Насчет ломика. Не было никакого ломик£ Ну, разумеется, не было!
- Как это не было? Вы же сами пять минут назад сказали, что сначала испугались, потом подумали на Федора...
- Это была швабра. На полу валялась швабра. Никакой не ломик. У меня со зрением... что-то...
- Михаил Сергеевич не обязан отвечать на ваши вопросы, - отчеканила старшая. - Вы никем не уполномочены. Покиньте кабинет.
- Раньше вы со мной любезнее разговаривали, - усмехнулся Завьялов.
- Покиньте кабинет.
- Да-да, - засуетился Михаил Сергеевич. - Я, действительно, был э-э-э... с похмелья. Мало ли что почудится! И зрение...
- А почему очки не носите? -Я...
- Вон! — выпалила Елена Ивановна. Завьялов чуть не расхохотался. А в женщинах больше решительности и здравого смысла! Этот мямлит, заикается, а старшая уже давно все поняла. Чем же им пригрозил Горанин? И как узнал, что он тут, со своим коварным вопросом об орудии убийства? Ба! Да Елена Ивановна сама позвонила Горанину! И Герман Георгиевич пригласил к аппарату врача. Сделал выговор, приказал - лишнего не болтай. Ломик же улетел в открытое окно. Потому что не от вида крови Германа замутило. Нет. От страха. Потом Горанин нашел повод выйти из здания. Пока опергруппа работала в кабинете старшей сестры, он преспокойно подобрал ломик и отнес... Куда? Через дорогу - несколько недостроенных гаражей. Стоят так уже второй год. Хозяева либо разорились, либо сели, а покупателей все никак не найдут. Герману ничего не стоило перейти через дорогу и спрятать ломик в одном из гаражей. Чем он рисковал? Да ничем! Все были в здании больницы. Утро, сумерки. Дождь...
- Вы, наконец, выйдете или нет?!
- Вот так со мной и надо разговаривать. Четко, громко. Теперь я услышал.
- Да вы-ы-ы...- взвилась старшая.
- Лена, не надо, - тронул ее за руку Михаил Сергеевич.
- Как мне это надоело! Сначала его жена, теперь он! Да когда я, в конце концов, смогу жить спокойно?! Когда-а?!
В гардеробе, где брал пальто, старушка сочувственно заметила:
- Знать, не вовремя ты, сынок. Помешал. Ишь, раскричалась! Ни стыда у ней нет, ни совести. Раньше хоть стеснялись, а теперь и днем запираются. Все ить знают. У-y-yL. - И сухонькая старушка со вкусом выговорила нецензурное слово.
Странно, но его это не покоробило...
...Один вопрос оставался открытым: как куртка и ломик попали в сарай Павновых. Неужели Герман ночью взломал сарай, чтобы подбросить улики? На замке нет царапин. Если сарай вскрывали, то действовал профессионал.
И тут он впервые вспомнил тот апрельский вечер, когда в него стреляли. Сердце тревожно заныло. Герман, Герман, в какие же игры ты играешь?
Убедившись в причастности Германа к убийству Маши, Завьялов почувствовал себя странно. Ему вдруг стало неловко. Да-да! Именно неловко! Словно не в убийстве заподозрил друга, а поймал за руку в тот момент, когда он залез в чужой карман. Будь это человек посторонний, закричал бы сразу: «Стой! Я все вижу! Все знаю! Я всем расскажу!» Оказалось, что это не так-то просто. Для близких людей всегда ищешь оправдание, какие бы отвратительные поступки они не совершили. Он пытался объяснить, почему Герман так поступил. Почему спрятал орудие убийства, а потом подбросил его Павнову вместе с курткой. Хотел раскрыть громкое убийство и сделать карьеру? Наверное так, и никак иначе. Герман был в ту ночь дома, в коттедже. Спал. Причем не один. И вновь возник вопрос о ночевавшей в коттедже женщине. Кто она? Вероника? Вполне возможно. Надо бы с ней поговорить. Но к дочери мэра не подобраться. К домашнему телефону она не подходит. Есть мобильный... А как узнать номер? Не у Германа же! И потом, говорить по телефону трудно. Если плохая слышимость или помехи на линии, и вовсе невозможно. Нет, надо действовать по-другому.