Дети белой богини - Страница 49

- Нужна сравнительная экспертиза! Что такое первая группа? Надо же установить идентичность!

- Ты знаешь, какое у нас оборудование. Здесь тебе не Москва. Мы в казаки-разбойники не играем. Чем проще, тем лучше. Орудие убийства в наличии? В наличии. Группа крови совпадает. Чего ж еще?

- А отпечатки пальцев?

- Нет, - коротко ответил Герман.

- Хочешь сказать, что убийца был в перчатках? Ха-ха! Будучи в состоянии аффекта натянул на руки перчатки! Чтобы отпечатков не было!

- Он их просто стер. Отпечатки смазаны. Ничего не разобрать. Вот потому, что у меня шесть допусков, и я на криминалистике собаку съел, я тебе и говорю, что ломик тщательно протерли. Чайник вскипел. Погоди.

И Герман полез в шкафчик, висевший на стене. Расставив на столе посуду, миролюбиво сказал:

- Не надо кричать. Давай сядем, тихо, спокойно поговорим. Зачем кричать?

Сел. Действительно, зачем кричать? Надо объяснить все спокойно и обстоятельно.

Герман налил чаю, придвинул блюдечко с лимоном:

- Вот. Витамины. Ешь, тебе надо. А еще на лимонных корочках хорошо спирт настаивать. Тут особая технология. У меня этим Вера Васильевна занимается.

- Вера Васильевна, - эхом откликнулся Завьялов. — Герман, да знаешь, кто ты такой? Ты...

- Постой-ка... Кажись, шаги... - Герман прислушался, удивленно спросил: - Кого это черти несут?

Входная дверь распахнулась, и в холле появилась пожилая женщина в пуховом платке, повязанном по-деревенски. На ней было черное пальто из плащевки производства местной фабрики и резиновые сапоги, по краю голенища которых давно уже свалялся рыжий искусственный мех. На сапогах нашлепки жирной грязи. Оттепель, дороги опять развезло.

- Мама? - удивленно протянул Герман. -Мама... - Он тяжело поднялся и медленно пошел навстречу. Женщина поставила на пол огромные сумки и начала снимать сапоги.

- Наследила я тут у тебя. Ну ничего, сейчас подотру. Здравствуй, сыночек! Здравствуй, Героч-ка! Дай-ка, расцелую тебя!

Ее натруженные руки крепко обняли огромное тело Германа.

- Ты на чем приехала? - растерянно спросил тот.

- На автобусе. На-ко, прими.

Евдокия Германовна деловито принялась разбирать сумки.

- Но почему на автобусе? Что с машиной? Сломалась?

- Отец болеет, - коротко сказала женщина. -Банки сразу в погреб спусти. А мясо надо бы в морозилку.

- Тебе же нельзя поднимать тяжести! Ты от Фабрики с такими сумками шла пешком! На улице темно, восемь часов скоро! Позвонить не могла?

- Ты ж, сыночек, работаешь. А мы люди привычные. Кто это у тебя? Никак Саша? - прищурилась Евдокия Германовна. Говорила она напевно, но звучно. На посиделках всегда была запевалой, Александр это помнил.

- Я, - поднялся с табурета Завьялов. - Здравствуйте.

- Ну-ко!

Отодвинув сына, женщина прошла на кухню, обняла его и крепко расцеловала:

- Здравствуй, Сашенька! Давно с тобой не виделись! Ох, и постарел! Татьяна-то рано убралась, посмотрела бы на тебя сейчас и не обрадовалась! Горе-то какое, а? Горе...

Евдокия Германовна всхлипнула. Он стоял, вдыхая этот запах. Нафталина, слежавшихся вещей, которые доставались из шкафа только по большим праздникам, запах деревни, парного молока и еще какого-то особого, свойственного - матерям тепла. Комок подкатил к горлу. Ничего сказать не смог. Заговорил Герман, появившийся на кухне со свертками в руках:

- Мама, мы же с тобой на днях разговаривали по телефону! Ну почему ты не сказала, что собираешься в город?

- Как же, Герочка? Как же не собираться после таких-то новостей?

- Я бы приехал за тобой! Ну почему не сказала?

Не отвечая, Евдокия Германовна распахнула холодильник:

- Ну-ко... Вижу Верочкину заботу. Хорошая хозяйка. Я вот ей привезла... Чего стоишь? Неси остальное-то!

Герман послушно развернулся и пошел к сумкам.

Евдокия Германовна была женщина видная. В молодости необыкновенно хороша собой. Статью, ростом и красотой Герман пошел в мать. Брови у Евдокии Германовны и сейчас были соболиные, а вот волосы сильно поседели. Косметикой она никогда не пользовалась, по парикмахерским не ходила, косу закалывала на затылке, одевалась просто, платья шила себе сама. Представить ее за одним столом с Аглаей Серафимовной было невозможно. К той люди мгновенно проникались антипатией, Евдокии Германовне с первого же взгляда начинали симпатизировать. А как она затягивала песню! Дрожь пробирала! Даже не будучи любителем таких посиделок, мать лучшего друга он готов был слушать всегда. Но давно уже Евдокия Германовна не поет и столов не накрывает. Замечательного голоса е: никто уже не слышит. Приглядевшись, понял: постарела. Сильно постарела!

- Мама, мама! Ну что ты за человек! - покачал голевой Герман, вернувшись с очередными свертками. - О себе-то, когда будешь думать?

- А у меня все хорошо, сынок. Все у меня есть, здоровьем Бог не обидел. А как дочка?

- Мама! - предостерегающе сказал Герман.

- Сашеньки стесняешься, что ли? Ах, Гера, Гера! Ну сколько скрывать-то можно?

- Ма«а!

- Я все знаю, - поспешно сказал Завьялов.

- О чем? - пристально глянул Герман.

- О Вере... Васильевне.

- Но, откуда? Кто?

- Я встречался с Вероникой.

- А она откуда знает? Нет, не может быть! - в растерянности покачал головой Горанин. - Глупости!

- Вижу, разговор у вас, - переводя взгляд с одного на другого, указала Евдокия Германовна. -Видать; помешала. Вы тут потолкуйте, а я по дому пробегусь. Посмотрю, как и что. Ненадолго я к тебе, сынок, отец-то болеет. Но порядок навести надо.